ДРУГОЙ ВЗГЛЯД: Падать и разбиваться!

- Эрнест падать и разбиваться, – разносил последнюю новость над пляжем звонкий детский голосок.

- Эрнест падать и разбиваться!

Крупный белокурый пацан лет шести, смешно выкидывая коленца, падал на песок, заливаясь хохотом.

- А мы Эрнеста жалеть и целовать! – тяжело пришёптывая на выдохе, охотилась за ним то ли бабушка, то ли тетёшка - милая, тучная, с выбивающейся из-под сбившейся косынки гривой седых волос. Почему «Эрнест падать и разбиваться», а не падает и разбивается, я так и не узнал.

Дети растут стремительно, семимильно, под облака. Так много хочется рассказать им, о многом поведать. Они многого не увидят. Не выпьют кваса из большой грязно-желтой бочки, вокруг которой в августе вьются осы. И толстая тётка в давно белом халате яростно моет кружки. Тётка раздражена. Её угнетают жара, необходимость стоять на ногах и очередь. Мысли её далеко. Вода брызжет на тёткины руки и желтой пенистой струйкой стекает в сток на дороге. Палит.

Первым в квасной очереди стоит дядька, с большой трёхлитровой банкой в авоське.  Авоська… Как бы это обьяснить? Представьте сумку для покупок, сделанную из рыболовной сети. Такая легко умещается в самом маленьком карманце.

Дядьке тоже жарко. На подмышках рубахи выступили пятна. Он снимает со лба соломенную шляпу и вытирает платком лысину. Хрипло и тяжело дышит. Спереди на рубашке орденские планки. Это означает, что дядька ветеран или блокадник. Я совершенно не разбирался в планках и потому всегда путал блокадников с ветеранами. Нехорошо, но правда. А вы, дорогие мои, не то что ваши дети, уже вы, даже не знаете кто это такие...

Банка наполняется квасом. Вот только на донышке. Треть. Половина. Посудина сужается кверху, и тёпный напиток бежит на свободу. Тётка стряхивает пену вместе с осой. Квас сладкой струйкой стекает по банке. Дядька закрывает её пластмассовой крыжкой. Закрыв, заказывает себе большую кружку. Это задерживает очередь. Но мне уже все равно, я следующий.

Важно подхожу. Бросаю желтый трехкопеечный медяк в маленькую белую тарелочку и через десять секунд имею в руках холодное счастье. Отхожу в сторону, как взрослый, бережно неся кружку впереди. Пузатая, как бочка, она вся мигом покрывается испариной. Почему дома никогда не пьют из таких красивых кружек, а мама вообще считает их дурным тоном?

Мелкими глоточками... Не пью, смакую до дна счастье... Я даже не могу передать детям вкус этого кваса, который не сравнится с той солодовой, переслащенной и отвратительной жижей, которую выдают за него современные коммерсанты.

Наши дети не выпьют томатный сок из стеклянного треугольного сосуда. Не добавят в стакан с соком алюминиевой ложкой соль. Не размешают и не будут потом вытирать красные усы под своими носами. Не увидять прилавок, в котором лишь маргарин да кости коровы, убитой еще древними римлянами... И… И... И...

Они не поедут с родителями покупать школьную форму в Белоруссию, потому что в магазинах ничего нет. Не рванут на стареньких «жигулях» в Зарасай за «хорошей литовской сметаной» и таким же творогом. Кстати, жигули - это не то, что они могут подумать, вовсе нет. Это автомобиль. Возможно, что скоро даже трехмесячных летних каникул у них не будет.

Едва ли они посмотрят по десять раз - «Кавказскую пленницу», «Бриллиантовую руку», «Осенний марафон» и «Служебный роман», «Белорусский вокзал» и «Белое солнце пустыни», «В бой идут одни старики» и «Формулу любви», и много чего ещё.  Они не будут мчаться к телевизору, чтобы успеть к началу «Семнадцати мгновений весны». И в шестилетнем возрасте не будут знать, кто такие Штирлиц, Мюллер, Шеленберг, Геббельс, Гиммлер и Кальтенбрунер. Чем бригаденфюрер отличается от штандартенфюрера и что это вообще такое?

Они не заплачут вместе с улетающим в небо Олимпийским Мишкой. Не увидят, как Сальников первым из всего человечества проплыл полторашку из пятнадцати минут. Возможно и почти наверняка, не прочтут «Двенадцати стульев», их оставит равнодушным горинско-захаровский «Тот самый Мюнхгаузен».

Бог мой, даже «вечные», казалось бы, гладиолусы в школу на первое сентября они могут не понести. И мальчики не влюбятся в Красную Шапочку - Яну Поплавскую. Какой же Яна стала сейчас!

Не споют «Взлетая выше ели, не ведая преград». Их никто не отправит летом в трудовой лагерь -Лотос собирать малину. И они не станут писать в ведро, чтобы ягоды отяжелели и ведро на приёмке  больше стоило. Я даже не знаю, прочтут ли они Робинзона Крузо, а если прочтут, то на каком языке? Но, если они станут хорошими людьми, так ли важно всё это? Конечно, по-эгостичному, очень хочется, чтобы они знали всё это, ибо во всём этом живёт юность их родителей, или уже бабушек с дедушками.... Хотелось бы...

Но « Эрнест всегда падать и разбиваться». А мы всегда – жалеть и целовать его. Жизнь состоит из взлётов, падений и ещё из того, когда мы разлетаемся на мелкие, не собрать, кусочки. И не важно кто, важно, чтобы в этот момент нас любой «жалеть и целовать».

Мальчики, девочки, юноши, девушки, мамы и папы – все - падать и разбиваться. Всех нас – жалеть и целовать. А вопрос один – кто? Пусть всегда будут рядом - он, она, Он – те, кто всегда жалеть и целовать...   

Неизменно ваш, Вадим Авва

П.С. А стихотворение здесь.