Подлинная встреча с Человеком или как я исправляла «двойку»

О нет. Опять. Я не хочу туда идти. Я больше не могу выносить эти унижения. Скажу, что у меня болит живот. Меня тошнит. А если мне не поверят? Что делать? Что же мне придумать? Осталось несколько минут до начала. Минута. Звенит звонок. Это конец.

Я печально захожу в класс, принимая неизбежность ситуации. Плетусь на свое место, за последней партой. Я же длинная. Останкинская телебашня. Мне все видно, и я никому не загораживаю вид. Достаю из рюкзака тетрадь в полиэтиленовой обложке, линейку, зеленую ручку для подчеркивания, синюю ручку и его. Злосчастный учебник русского языка. 7 класс.

Сейчас будут спрашивать правила. Наизусть. В голове туман. Ноги ватные. Я ничего не учила. Надо хоть прочитать. «Причастия, обозначающие признак предмета, над которыми произведено или производится действие, называются страдательными». Закрываю учебник. Пробую повторить.
Причастия…причастия…которые признаки….причастия.. которые…предмет…страдающие…страдальные… Нет. Ничего не могу запомнить. В голове пусто.

Но сейчас я точно буду страдательной, потому что надо мной будет производиться действие. Сейчас все мои одноклассники станут страдательными.

Валентина Ивановна, наша учительница русского языка и литературы склонилась над журналом. Валентине Ивановне лет 100. Тогда мне так казалось. Маленькая, щупленькая, в длинной черной шерстяной юбке, в вязаной жилетке, извечная кичка на макушке, волосы надо лбом приподняты в бабетту.

Я ее боялась и не любила. Казалось, что у нее нет чувств. Казалось, что все ученики для нее на одно лицо. А еще она всех называла по фамилии. Как в армии, или в тюрьме.

В классе сгустилась тишина. Все мои одноклассники, и я в их числе, сгорбились, съежились, уперлись глазами в парту. Никто не шевелился, никто не дышал. Я мечтала провалиться под землю или срочно нацепить на себя шапку-неведимку.
«На этот вопрос отвечааает…..», - протянул скрипучий и противный голос Валентины Ивановны. И потащились минуты, часы, годы ожидания приговора. Валентина Ивановна точно проходила подготовку в спецшколе КГБ. Она знала, как раздавить, унизить, втоптать, стереть с лица земли.
На этот вопрос отвечаааает….Галлямова. Выстрел. Пуля попала прямо в сердце. Шум в ушах. Перед глазами все поплыло. Из последних сил я встаю, держусь за парту, цепляюсь за учебник, но все тщетно. Я не могу вымолвить ни слова. «Галлямова, отвечай», - приставив дуло пистолета к моему виску, скорчив губы, повторяет Валентина Ивановна. «Галлямова, два. Тебе и в четверти грозит двойка». Контрольный выстрел. Кровь на парте. Жертва сломлена.

Я не могла поверить своим ушам. Двойка в четверти? У меня никогда не было двоек в четверти. Это же позор. Мама меня разлюбит, дедушка во мне разочаруется, подруги отвернутся, я окажусь в касте неприкасаемых, отверженных и отвергнутых. Мир рухнул.

После урока, переступив через свой страх, стыд и унижение, я подошла к Валентине Ивановне и спросила, можно ли исправить двойку. Она сказала, чтобы я пришла на факутальтивное занятие через несколько дней. Как? Как я буду с ней заниматься наедине, с глазу на глаз? Она же будет меня ругать, стыдить, укорять, говорить, что я лоботряс и последний человек.

Мне очень хотелось, чтобы Валентина Ивановна видела во мне человека, а не фамилию. Мне было очень обидно. Я даже мстила Валентине Ивановне. И мстя моя была ужасна. Помню, я написала на отдельном листочке записку и вложила ее в тетрадь, которую мы отдавали на проверку.
Записка была как будто написана моей мамой и гласила. «Оля, шофер за тобой заедет после уроков, я не приготовила обед, съездите с ним в кафе. Целую, мама».
Валентина Ивановна должна была позеленеть и умереть от зависти, прочитав это послание, случайно оставленное в тетради.

Настал день исправления двойки. Я зашла в кабинет, приготовилась к самому худшему. Валентина Ивановна по - доброму улыбнулась и сказала: «Оля, садись за первую парту, сейчас я тебе объясню правило».

И я впервые увидела в ней человека и подумала: «А она же все-таки хорошая».